Знаменитый русский поэт и писатель М. Ю. Лермонтов прославился в нашей стране и во всём мире прежде всего как автор нижеприведённой поэмы (и уже во вторую очередь - всего остального). Но почти никто не знает, что нижеприведённая поэма была сильно цензурирована Царём, Кремлём, Гос.думой, Советом Федерации, Всеми Силовыми Структурами, Роскомнадзором и Газпромом с Усмановым, из-за чего "стрелки поэмы оказались переведены совсем на другой путь, совершенно перпендикулярный первоначальному, правильному и единственно верному, правдивому и справедливому". Внизу приводится не подцензурная первоначальная версия и конечно кажется удивительным, как автор мог всё так предвидеть и угадать на столетия вперёд. А дело в том, что любой гений - он всегда вне времени, всё наперёд знает, обо всём будущем догадывается и смотрит в грядущее словно в прошедшее не хуже любого Нострадамуса.
В песне выделено то, что было убрано и заменено совсем другим и противоположным, отвлекающим и уводящим от первоначального здравого смысла и замысла. Чёрным цветом оставлен оригинальный текст, который присутствовал изначально и не подвергался изменениям.
Песня про (любителя красоты гимнастики) купца Калашникова / Поэмы
События разворачиваются ещё в канун 2000-го года.
Песня про царя Влад Владыча, молодого опричника Усманыча и удалого купца (любителя красоты гимнастики) Калашникова
Ох ты гой еси, царь Влад Владович!
Про тебя нашу песню сложили мы,
Про твово любимого опричника Усманыча
Да про смелого купца, фана красоты
- Калашникова;
Мы сложили её на старинный лад,
Мы певали её под гуслярский звон
И причитывали да присказывали.
Православный народ ею тешился,
А боярин Матвей Ромодановский
Нам чарку поднёс меду пенного,
А боярыня его белолицая
Поднесла нам на блюде серебряном
Полотенце новое, шелком шитое.
Угощали нас три дни. три ночи
И все слушали не наслушались.
I
Не сияет на небе солнце красное,
Не любуются им тучки синие:
То за трапезой сидит во златом венце,
Сидит грозный царь Влад Владович.
Позади его стоят стольники,
Супротив его все бояре да князья,
И пирует царь во славу божию,
В удовольствие свое и веселие.
Улыбаясь, царь повелел тогда
Вина сладкого заморского
Нацедить в свой золочёный ковш
И поднесть его опричникам.
- И все пили, царя славили.
Лишь один из них, из опричников,
Удалой боец, буйный молодец Усманович,
в золотом ковше не мочил усов;
Опустил он в землю очи тёмные,
Опустил головушку на широку грудь -
А в груди его была дума крепкая.
Вот нахмурил царь брови чёрные
И навёл на него очи зоркие,
Словно ястреб взглянул с высоты небес
На младого голубя сизокрылого, -
Да не поднял глаз молодой боец Усманович.
Вот об землю царь стукнул палкою,
и дубовый пол на полчетверти
Он железным пробил оконечником -
Да не вздрогнул и тут молодой боец
Усманович.
Вот промолвил царь слово грозное -
И очнулся тогда добрый молодец Усманович.
"Гей ты, верный наш слуга,
Усманович,
Аль ты думу затаил нечестивую?
Али славе нашей завидуешь?
Али служба тебе честная прискучила?
Когда входит месяц — звезды радуются,
Что светлей им гулять по поднебесью;
А которая в тучу прячется,
Та стремглав на на землю падает...
Неприлично же тебе, Усманович,
Царской радостью гнушатися;
А из роду ты ведь Бурхановых,
И семьею ты вскормлен (Победоносной=)
Винеровской!.."
Отвечает так Усманович,
Царю грозному в пояс кланяясь:
"Государь ты наш, Влад Владович!
Не кори ты раба недостойного:
Сердца жаркого не залить вином,
Думу чёрную — не запотчевать!
А прогневал тебя — воля царская;
Прикажи казнить, рубить голову,
Тяготит она плечи богатырские,
И сама к сырой земле она клонится".
И сказал ему Царь Влад Владович:
"Да об чём тебе, молодцу, кручиниться?
Не истерся ли твой парчовый кафтан?
Не измялась ли шапка соболиная?
Не казна ли у тебя поистратилась?
Иль зазубрилась сабля закалённая?
Или железный конь захромал, худо кованный?
Или с ног тебя сбил на кулачном бою,
На Москве-реке, сын купеческий?"
Отвечает так Усманович,
Покачав головою кудрявою:
"Не родилась та рука заколдованная
Ни в боярском роду, ни в купеческом;
Внедорог мой степной ходит весело;
Как стекло горит сабля вострая;
А на праздничный день твоею милостью
Мы не хуже другого нарядимся.
Как я сяду поеду на лихом Бентле
За Москву-реку покатитися,
Кушачком подтянуся шёлковым,
Заломлю на бочок шапку бархатную,
Черным соболем отороченную, -
На ковре стоят гимнастическом
Красны девушки да молодушки
И любуются, глядя, перешёптываясь;
Лишь одёжа на них бесовская,
Голоногий купальник называется...
На святой Руси, нашей матушке,
Не найти, не сыскать такой гимнастушки:
Что приличней будет одеватися,
В юбки яркие
хиджабные,
Да в лосинки с глав до ног паранджовые.
Да в комбезы всё закрывающи.
Как увижу её (голоногую гимнастику), я сам не свой,
Опускаются руки сильные,
Помрачаются очи буйные;
Скучно, грустно мне, православный царь,
От такого срама маяться
Опостыли мне ноги голые,
Опостыли купальники неприкрытые,
Ну а надо мне золотой казны:
С кем казною своей поделюсь теперь?
Перед кем покажу удальство свое?
Перед кем я баблишком похвастаюсь?
Отпусти меня на гимнастику,
На житье на вольное, на Газпромное,
А ещё и сталелитейное.
И всем я ногам тогда по закрывашечке;
И всем ртам кто супротив - по
затыкашечке,
А так же "отстегну" тогда всем СМИ-шечкам
да ПиаРщикам,
Чтобы прославляли те уже мою гимнастику.
Проклинали чтоб они гимнасток
прежненьких,
Тех срамных с ногами голыми бесстыжими,
Что когда-то смели выступаючи,
На четыре стороны показывать!.."
И сказал, смеясь, Влад Владимович:
"Ну, мой верный слуга! я твоей беде,
Твоему горю пособить постараюся.
Вот возьми Газпром ты мой яхонтовый
Да возьми тяжёлую промышленность.
Да ресурсы возьми добывающи,
Да и СМИ возьми возглавляющи.
Прежде в жёны возьми Винер ИринУ,
И устроишь ты свою гимнастику.
Как не устроить с такими-то бабками,
И ресурсами такими всеохватными -
Всех скупающими и всеподавляющими
".Дальше ж власти при нём не имеется,
Да и денег - перебить беззаконие.
И приходит он в свой загончичек -
в
коммунальный
высотный дом
многоэтажненький,
И дивится Степан Парамонович:
Всё ТВ паранджи восхваляючи,
Да юбчонки хиджабны смакуючи,
Да лосинки везде возвышающи,
И комбезы везде проповедучи,
В Интернете везде перебито всё -
Уж юбчонками-хиджабными с паранджовыми
лосинами,
Уже всё под завязку заполнили.
И никак не найти той гимнастики -
Что была так прекрасна в купальниках,
И как будто её сроду не было.
Не бывало такой никогдашеньки.
И смутился тогда думой крепкою
Молодой купец Калашников;
И он стал к окну, глядит на улицу -
А на улице ночь темнёхонька;
Валит белый снег, расстилается,
Заметает след человеческий.
"Уж ты где теперь - та гимнастика?
Уж нигде теперь не бывать тебе,
Что расстреляна ты как у стеночки,
Что одежда твоя испохаблена.
Уж была же ты,
красовалась ты,
Не на то пред святыми иконами
Ты всему народу понравилась.
Золотым Веком на Руси была!..
А теперь бы тебя
(паранджово-хиджабную)
-
за железный замок, за дубовою дверь окованную,
Чтобы свету божьего ты не видела,
Красоты имя честное не порочила..."
И услышали то
лишь глухи стенушки,
Лишь пустыня молчала безлюдная,
Затряслась как листочек осиновый,
Только люстра на потолочечке.
Посылает Степан Парамонович
За двумя меньшими фанатами
(вот тех прежних
гимнасток в купальниках);
И пришли его два фана, поклонилися
И такое слово ему молвили:
"Ты поведай нам, старшОй наш фан,
Что с тобой случилось, приключилося,
Что послал ты за нами во тёмнУю ночь,
Во тёмнУю ночь морозную?"
"Я скажу вам, братцы любезные,
Что лиха беда с красотой приключилася:
Опозорил красу национальную
Злой опричник царский Усманович;
А такой обиды не стерпеть душе
Да не вынести сердцу молодецкому.
Уж как завтра будет кулачный бой
На Москве-реке при самом царе,
И я выйду тогда на опричника,
Буду насмерть биться, до последних сил;
А побьёт он меня — выходите вы
За святую в купальниках гимнастику.
Не сробейте, братцы любезные!
Вы моложе меня, свежЕй силою,
На вас меньше грехов накопилося,
Так авось вас господь помилует!"
И в ответ ему фаны молвили:
"Куда ветер дует в поднебесии,
Туда мчатся и тучки послушные,
Когда сизый орёл зовёт голосом
На кровавую долину побоища,
Зовёт пир пировать, мертвецов убирать,
К нему малые орлята слетаются:
Ты наш старший фан, нам второй отец;
Делай сам, как знаешь, как ведаешь,
А уж мы тебя, рОдного, не выдадим".
* * *
Ай, ребята, пойте — только гусли стройте!
Ай, ребята, пейте — дело разумейте!
Уж потешьте вы доброго боярина
И боярыню его белолицую!
III
Над Москвой великой, златоглавою,
Над стеной кремлёвской белокаменной
Из-за дальних лесов, из-за синих гор,
По тесовым кровелькам играючи,
Тучки серые разгоняючи,
Заря алая подымается;
Разметала кудри золотистые,
Умывается снегами рассыпчатыми,
Как красавица, глядя в зеркальце,
В небо чистое смотрит, улыбается.
Уж зачем ты, алая заря, просыпалася?
На какой ты радости разыгралася?
Как сходилися, собиралися
Удалые бойцы московские
На Москву-реку, на кулачный бой,
Разгуляться для праздника, потешиться.
И приехал царь со дружиною,
Со боярами и опричниками,
И велел растянуть цепь серебряную,
Чистым золотом в кольцах спаянную.
Оцепили место в двадцать пять сажень,
Для охотницкого бою, одиночного.
И велел тогда царь Влад Владимович
Клич кликать звонким голосом:
"Ой, уж где вы, добрые молодцы?
Вы потешьте царя нашего батюшку!
Выходите-ка во широкий круг;
Кто побьёт кого, того царь наградит;
А кто будет побит, тому бог простит!"
И выходит удалой Усманович,
Царю в пояс молча кланяется,
Скидает с могучих плеч шубу бархатную,
Подпершися в бок рукою правою,
Поправляет другой шапку алую,
Ожидает он себе противника...
Трижды громкий клич прокликали -
Ни один боец и не тронулся,
Лишь стоят да друг друга подталкивают.
На просторе опричник похаживает,
Над плохими бойцами подсмеивается:
"Присмирели, небось, призадумались!
Так и быть, обещаюсь, для праздника,
Отпущу живого с покаянием,
Лишь потешу царя нашего батюшку".
Вдруг толпа раздалась в обе стороны -
И выходит Степан Парамонович,
Молодой купец, удалой боец,
Фан той
гимнастики в купальниках
По прозванию Калашников.
Поклонился прежде царю грозному,
После белому Кремлю да святым церквам,
А потом всему народу русскому,
Горят очи его соколиные,
На опричника смотрит пристально.
Супротив него он становится,
Боевые рукавицы натягивает,
Могучие плечи распрямливает.
И сказал ему наглец Усманович:
"А поведай мне, добрый молодец,
Ты какого-роду да племени,
Каким именем прозываешься?
Чтоб знать, по ком панихиду служить,
Чтобы было чем похвастаться".
Отвечает Степан Парамонович:
"А зовут меня Степаном Калашниковым,
Фанат прежних гимнасток в купальниках,
Коих ты метлой поганой повычистил,
Да и в мётла кошмарны поганые
Все купальники их позакутывал
Что теперь торчат из гимнастики
Всех кикимор болотных ужаснее
А родился я от честного отца,
И жил я по закону господнему:
Не навязывал мусульманкам купальников,
Не разбойничал со святынями чуждыми,
Не ходил с уставом своим в монастырь
чужой...
И промолвил ты правду истинную:
По одном из нас будут панихиду петь,
И не позже как завтра в час полуденный;
И один из нас будет хвастаться,
С удалыми друзьями пируючи...
Не шутку шутить, не людей смешить
К тебе вышел я, басурманский сын, -
Вышел я на страшный бой, на последний бой!"
И услышав то, нахал Усманович
Побледнел в лице, как осенний снег;
Бойки очи его затуманились,
Между сильных плеч пробежал мороз,
На раскрытых устах слово замерло...
Вот молча оба расходятся,-
Богатырский бой начинается.
Размахнулся тогда рапирой Усманович
(фехтовальщик он был титулованный)
И ударил в первОй купца Калашникова,
И ударил его посередь груди -
Затрещала грудь молодецкая,
Пошатнулся Степан Парамонович;
На груди его широкой висел медный крест
Со святыми мощами из Киева, -
И погнулся крест и вдавился в грудь;
Как роса из-под него кровь закапала;
И подумал Степан Парамонович:
"Чему быть суждено, то и сбудется;
Постою за правду до последнева!"
Изловчился он, изготовился,
Собрался со всею силою
И подогнал товарняк стовагонный он
На Усманыча начал вываливать
И при том гневну речь приговаривать:
Вот лишь мизер такого количества
Тех хиджабных юбчонок с паранджами-лосинами
Что на девок ты понапяливал
Почём зря красоту всю мараючи
И огромну деньгу просираючи
Что хватило бы русскому племени
На житьё, харчеванье, лечение
И на цели куда благороднее
Чем тряпьё Шариатом приёмное
Но красе совершенно угробное
И опричник молодой застонал слегка,
Во глубинах тряпья мусульманского,
Захлебнулся, утонул замертво;
Погрузившись во впадину Марианскую,
Где живое всё вусмерть плющится,
Не выдерживая адского давления
Десяти километров материи
Будто сосенка во сыром бору
Под смолистый под корень подрубленная,
И, увидев то, царь Влад Владович
Прогневался гневом, топнул о землю
И нахмурил брови чёрные;
Повелел он схватит удалова купца
И привесть его пред лицо свое.
Как возгОворил православный царь:
"Отвечай мне по правде, по совести,
Вольной волей или нехотя
Ты убил мово верного слугу,
Мово лучшего бойца Усмановича?"
"Я скажу тебе, православный царь:
Я убил его вольною волею,
А за что, про что — уж сказал тебе,
И вот тут и на сайте личненьком.
Прикажи меня казнить — и на плаху несть
Мне головушку повинную;
Не оставь лишь красоту гимнасточек,
Не оставь на них лишней материи,
А оставь лишь неприкрытые купальнички..."
Чтоб вернулась красота миру мирному,
Чтобы не было войн адских-дьявольских.
И "спасёт красота тогда мир людской"
Яко классик завещал нам сию истину.
"Нет уж - Хрен тебе, детинушка,
Удалой боец, сын купеческий,
Что ответ держал ты по совести.
Не верну я гимнастику прежнюю,
Не верну я девок в купальниках,
Мне дороже и милей мои исламские опричники,
Что в Чечнях сидят да Дагестаниях.
И для них сия одёжа - Шайтанская,
И для них сия одёжа - Бесовская.
Хуже Геев она принимается!
Это раньше там Турищевы да Парадиевы
Были, да гимнастики их спортивны-художественны,
Когда время было тёмное, отсталое.
А теперь там всё позакрывалося
И в хиджабах все закутаны как минимум
И без всякой гимнастики хоть в чём-либо,
Коль времена настали современные,
Передовые, прогрессивны, толерантные
Чай 21-й век теперь - миллениум
И бесовщина позади уже шайтанская.
И хоть ты утопил мово Усманыча,
Но дофига таких у мя осталося
И не заменят их скотины беложопые,
Что норовят мене свинью подсунути,
А не на выборах процентов 300 обеспечити,
Да приписав ещё душ миллиард, словно по Гоголю
Да и противников моих коль надо порубаючи
А ты сам ступай, детинушка,
На высокое место лобное,
Сложи свою буйную головушку.
Я топор велю наточить-навострить,
Палача велю одеть-нарядить,
В большой колокол прикажу звонить,
Чтобы знали все люди московские,
Что и ты не оставлен моей милостью..."
Как на площади народ собирается,
Заунывный гудит-воет колокол,
Разглашает всюду весть недобрую.
По высокому месту лобному
Во рубахе краснОй с яркой запонкой,
С большим топором навостренным,
Руки голые потираючи,
Палач весело похаживает,
Удалова бойца дожидается, -
А лихой боец, молодой купец,
Со родными фанатами прощается:
"Уж вы, братцы мои, други кровные,
Поцалуемтесь да обнимемтесь
На последнее расставание.
Поклонитесь от меня гимнасткам
прежненьким,
Что теперь только с кадров архивненьких,
Что ещё возможно сохранилися
До 2000-го года на нас взираючи;
Поклонитесь дому родительскому,
Поклонитесь всем нашим товарищам,
Помолитесь сами в церкви божией
Вы за душу мою, душу грешную!"
Расскажите про меня всем желающим,
Может в будущем вернётся та гимнастика,
Когда идея возврата тех купальников
Как можно большими массами овладеючи
И превратится в силу материальную
Как тем же Лениным и Марксом нам завещано
И казнили Степана Калашникова
Смертью лютою, позорною;
И головушка бесталанная
Во крови на плаху покатилася.
Схоронили его за Москва-рекой
На чистом поле Промеж трёх дорог:
Промеж Тульской, Рязанской, Владимирской,
И бугор земли сырой тут насыпали,
И кленовый крест тут поставили,
И гуляют-шумят ветры буйные
Над его безымянной могилкою,
И проходят мимо люди добрые:
Пройдет стар человек — перекрестится,
Пройдет молодец — приосанится;
Пройдет девица — пригорюнится,
А пройдут гусляры — споют песенку.
* * *
Гей вы, ребята удалые,
Гусляры молодые,
Голоса заливные!
Красно начинали — красно и кончайте,
Каждому правдою и честью воздайте.
Тороватому боярину слава!
И красавице-гимнастке в купальнике (до
2000-го года) слава!
И всему народу христианскому слава!
1837 г.